razgonoblakov.ru

Из книги "Очерки по истории подчинения погоды" Ильина Ю.С.

 

ГЛАВА 2.  КАК ЭТО БЫЛО: ЗАПИСКИ ОЧЕВИДЦА

НАЧАЛО

Создание в системе коммунального хозяйства Москвы авиационного «снегоуборочного» предприятия, пусть даже экспериментальной направленности, изначально выглядело интригующе. Осенью 1981 года в кабинете начальника Главмосдоруправления, влиятельного в столице управленца, члена бюро МГК КПСС, кандидата технических наук Бориса Аркадьевича Лифшица появляется некто Скачков Сергей Алексеевич и предлагает «хозяину» московских дорог свои услуги по внедрению этого суперпроекта, представившись при этом человеком, имеющим к необычному ноу-хау прямое отношение. Выпускник геофака МГУ, он действительно несколько лет работал в Летном научно-исследовательском центре Центральной аэрологической обсерватории (ЛНИЦ ЦАО), главной функцией которого были разработка и внедрение в производство методов и технологий активного воздействия на атмосферные процессы.

Посетитель кабинета не стал распространяться о том, что он и до и после вышеназванного места работы пребывал на должностях, явно не соответствующих уровню его образования (кладовщик в автосервисе, сторож в одной из контор ДОСААФа). Столь неординарными профессиональными перевоплощениями выпускника университета мог бы поинтересоваться хозяин кабинета, но на того предложение Сергея Алексеевича навеяло определенные воспоминания и его уже не интересовал должностной статус Скачкова ‒ это выглядело мелочью на фоне самой идеи, которая, как оказалось, продолжительное время волновала и Бориса Аркадьевича. По отдельности воплотить идею в жизнь у этих творчески одаренных личностей не получалось и вот судьба свела их вместе, причем в исключительно благоприятный момент: руководящей и направляющей силе социалистического государства ‒ партии коммунистов ‒ позарез требовались подобные новации (наступало время продекларированного Хрущевым вступления страны в коммунизм).

До этого визита Скачков немало усилий потратил, раскручивая в различных кабинетах идею обеспечения «хорошей» погодой предстоящих Олимпийских Игр. Идея многим нравилась, но тогда ему просто не удалось найти солидную организацию, а точнее ее руководителя, который взял бы на себя ответственность за организацию столь серьезного мероприятия. «Волка ноги кормят», решил профессиональный новатор и не ослабляя творческого порыва, продолжил обходить высокие кабинеты в поисках именитых сторонников идеи создания искусственной погоды. И вот спустя год после Олимпиады, кажется, нашел: Скачков определил это по той заинтересованности, с которой Лифшиц рассматривал подготовленные документы и расчеты, показывающие, как при помощи трех-четырех небольших самолетов и нескольких десятков тонн недорогого «сухого» льда можно добиться решения важнейшей задачи Главмосдоруправления ‒ уменьшения количества выпадающего в Москве снега на 20-25 процентов.

О важности проблемы снегоуборки Борису Аркадьевичу можно было и не говорить, уборка московских улиц от снега его головная боль как руководителя Главка и его давний научный интерес. Много лет назад, работая над кандидатской диссертацией, он сам выступал инициатором подобного предложения, обращался по этому поводу к ученым Госкомгидромета, обсуждал вопрос с тогдашним заместителем директора ЦАО по науке Василием Ивановичем Шляховым. Последний, намекнув на дилетантский подход Лифшица к серьезнейшей научной проблеме, даже устроил для него что-то вроде экскурсии в облака на самолете-метеолаборатории Ил-14. Летчики (вероятно, по просьбе Шляхова), забрались в такие облачные дебри, что потом сами с трудом из них выбрались ‒ на посадку заходили уже с горящими красными лампами наличия топлива.

‒Теперь Вы, наверное, сами понимаете, что об облаках мы знаем не так много, чтобы вступать с ними в единоборство, ‒ сказал ученый, обращаясь к Лифшицу. Тот понял, что официальная наука еще долго будет «узнавать» про облака, но от идеи своей не отказался, продолжал следить за научно-техническими достижениями в этой сфере, надеясь, что технология борьбы со снегопадами засевом облаков дозреет до внедрения в производство.

‒ Лед, кажется, тронулся, ‒ раздумывал начальник Главмосдоруправления кандидат наук Лифщиц, анализируя предложение Скачкова, ‒ во всяком случае, у меня появились сторонники. И ничего, что Сергей Алексеевич не имеет научного имени, вопросом он владеет, к тому же берется подобрать кадры специалистов, а если он сам не соответствует должности руководителя, то порекомендует достойную кандидатуру с соответствующими опытом, знаниями, именем, а сам станет заместителем или ведущим специалистом.

Последующий ход мыслей Лифшица, исходящий уже с позиции члена Бюро МГК КПСС окончательно укрепил его уверенность :- Бог с ней с большой наукой, от нее толку в нашем с Сергеем Алексеевичем проекте меньше, чем вреда; надо использовать момент и брать «быка за рога». Гришин инициативу точно поддержит, ну а в Моссовете не принято выступать против инициатив, поддержанных партийным руководством….

Расчет новаторов сработал без осечек, правда, Борису Аркадьевичу пришлось изрядно выложиться, прорабатывая тактику обсуждения вопроса с партийным боссом Москвы В.В. Гришиным. Зато потом все пошло, как по накатанной дорожке. Уборка снега ‒ проблема не только Главмосдоруправления, а всего города, поэтому Председателя Моссовета В.Ф. Промыслова предложение Лифшица касалось, можно сказать, напрямую, но еще больше его заинтерисовало то, что наряду с «борьбой со снегопадами» создаваемое Лифшицем подразделение будет проводить авиаработы «по улучшение погодных условий во время проведения государственных и общественных мероприятий: парадов, демонстраций, фестивалей». (Пробный вылет Скачков обещал провести уже в предстоящую через три недели 64-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции).

‒ Пробуйте, ‒ сказал  Промыслов, подписывая распоряжение о создании в структуре Главмосдоруправления Экспериментально-производственной лаборатории, ‒ дело стоящее, деньги на метеозащиту Москвы найдем, но решение о регулярном финансировании рассмотрим только после положительного отчета о проведении работ 7 ноября.

Обрадованный и немного напуганный Скачков (по-нашему ‒ Серега), собрав в кулак оттренированную в дебатах с чиновниками волю, с копией подписанного Промысловым решения о создании ЭПЛ, используя старые связи и пугая людей новыми, сумел-таки за три оставшиеся до праздника недели состыковать, кажется, по определению нестыкуемые интересы коммунальных, метеорологических, авиационных и прочих служб и ведомств, которых касался его суперпроект. Наиболее трудную задачу (получение разрешения специального отдела Генерального штаба Минобороны на работу в Московской воздушной зоне трех самолетов ИЛ-14), он решал с помощью отставного генерала ВВС, Героя Советского Союза Антона Романовича Сливки, в конце военной службы командовавшего авиадивизией Ту-16-х и потому имевшего прочные контакты в Генштабе.

Антон Романович работал в то время в ЛНИЦе в должности начальника штаба (специально «под него» созданного) по согласованию различных вопросов с гражданскими и военными ведомствами: выбиванию техники и ресурсов, получению разрешений на производство полетов метеолабораторий Госкомгидромета в воздушном пространстве СССР и за границей. Поручения ему давали редко и только те, которые не мог выполнить никто другой, и по факту должности Антона Романовича более всего соответствовало понятие ‒ свадебный генерал. Он не обижался, потому что знал себе цену, равно как знал о склонности Сергея Скачкова к различным авантюрам, когда тот работал в ЛНИЦе (по мнению начальника штаба Скачков не работал, а «ошивался»). Как бы там ни было, такой заслуженный человек, как Антон Романович Сливка, никогда не согласился бы сотрудничать с Сергеем напрямую.

Догадываясь об этом и ощущая острейший дефицит времени, Скачков приезжает к нему в выходные дни на дачу не с пустыми руками ‒ предлагает генералу возглавить создаваемую лабораторию, но начштаба и на это «не клюет». Тогда Сергей, предварительно согласовав вопрос с Лифшицем, предлагает то же самое непосредственному начальнику Сливки, известному в прошлом летчику (в свое время возглавлявшему проведение различных авиационных программ в Арктике и Антарктиде) Александру Николаевичу Пименову. У Пименова был определенный личный интерес для перехода на работу под крышу Моссовета; он созванивается с Борисом Аркадьевичем и, в принципе согласившись возглавить ЭПЛ, уже от своего имени просит генерала войти в контакт с военными и «выбить» разрешение на вылет трех самолетов Ил-14 «по программе обеспечения наилучших условий погоды во время проведения праздничных мероприятий 7 ноября 1981 года».

…Все, одним словом, у нашего Сереги получилось на высшем уровне: пока проходило согласование с военными, он переговорил с бортаэрологами ЦАО, уже оформившими летную пенсию, и те легко согласились на предложение бывшего коллеги поучаствовать в «стоящем деле» ‒ хотя и рисковом, но с интригующе-заманчивой перспективой. Единственная его промашка была в том, что решая стратегические задачи, он банально не успевал решить вопрос с реагентом ‒ твердой углекислотой. По технологии этот реагент надо применять в виде гранул, диаметром 5-10 мм, для чего требуется специальный гранулятор или дробильный агрегат (промышленность выпускает сухой лед в брикетах по 20 кг). Упустив из виду этот технологический нюанс, Сергей был вынужден принимать решение прямо на аэродроме: привезенные туда полторы тонны брикетов раздавили гусеницами трактора и, собрав лопатами разнокалиберное месиво в мешки, загрузили в самолеты.

К седьмому ноября оформиться на работу в ЭПЛ успели только два специалиста, поэтому на одном из трех бортов, вылетевших на «разгон облаков», функции бортаэролога выполнять пришлось самому Скачкову, хотя его главной задачей было осуществление общего руководства авиаработами. Но он не терял чувства веры в успех. И это несмотря на то, что сама природа в этот день была явно против него, отчего со стороны ситуация для Сергея выглядела абсолютно безнадежной: осадки, шедшие из слоисто-дождевой облачности, хотя на какое-то время и прекращались, но происходило это вне какой-либо зависимости от принимаемых им решений. Образно говоря, любой на месте Скачкова стал бы уже на борту писать объяснительную записку с прошением о помиловании.

Он, конечно, волновался, однако, по его последующим рассказам, больше всего за исход поединка с непогодой переживало руководство Главмосдоруправления и, конечно, сам Борис Аркадьевич. Из его кабинета (находившегося в 200 метрах от Красной площади) небо почти не просматривалось и Лифшиц постоянно выходил на улицу, пытаясь рассмотреть хоть какие-то следы искусственного улучшения погоды. Но больше всего маялся в тревожном ожидании последствий эксперимента его подчиненный ‒ Фишкин Борис Семенович, заместитель управляющего трестом Гордормеханизация № 1, главный кремлевский коммунальщик, отвечающий за уборку центра города, в том числе и Красной площади. Несмотря на неброскую должность, рабочее место его в тот день было у телефона в комнатке под Мавзолеем, предназначенной для членов штаба по проведению праздничных мероприятий.

Тут и высокие правительственные чины, и ответственные представители Минобороны, МВД, КГБ: каждый волнуется за свой сектор ответственности и, надо полагать, планка этой ответственности необычайно высока ‒ на трибуне Мавзолея руководство страны, гостевые трибуны заполнены элитой и важными иностранными гостями, у экранов телевизоров за парадом и демонстрацией наблюдают десятки миллионов телезрителей. Все должно проходить четко и без сбоев: предполагалось, что сбоя не будет на сей раз и у погоды, и, хотя по прогнозу ожидалось выпадение «небольшого снега», тот же Фишкин очень надеялся на летчиков, выполняющих задание, которое в его сознании (вероятно после бесед со Скачковым) укоренилось под названием «отсечение снегопадов». Борис Семенович при случае выскакивал из «подмавзолея» на свет божий, и если в этот момент снег не сыпался на высокопоставленные головы, возвращался на свой пост довольным. Когда было совсем тревожно, звонил Лифшицу и спрашивал ‒ ну что там?

… Там было жарко, особенно Скачкову; ему из-за непомерной загруженности некогда было оценивать эффективность осуществляемого под его руководством «улучшения погоды»: надо было отдавать распоряжения летчикам и одновременно отслеживать, не опасные ли по размерам «гранулы» сухого льда бросает вниз оператор ‒ в мешках попадались куски, которые приходилось дробить молотком. Такое грохочущее «гранулирование» вызывало недовольство пилотов и чтобы у них и операторов не было сомнений в адекватности его указаний, Сергей периодически заглядывал в переписанную им из какого-то научного журнала таблицу, которая, мягко выражаясь, вряд ли была пригодна для применения в данной ситуации. Во всяком случае, на Красной площади, может быть, и в результате использования этой таблицы в самый неподходящий момент пошел противный мокрый снег с крупой вперемежку.

Скачкову, как смельчаку-новатору, наверное, простили бы и ссылку на традиционное ‒ «первый блин всегда комом», но не в его правилах опускаться до такого примитивного способа оправдания. Поразмышляв над сложившейся ситуацией, и, видимо, учтя рекомендации опытного функционера Лифшица, он пишет отчет, в котором все огромное количество неопределенностей, связанных с малоизученностью тематики активных воздействий на погоду, с дотошной пунктуальностью толкует в свою пользу. Особенно много изобретательности вложил Скачков в графическое отображение проведенных им авиаработ, которые официально значились, как создание наиболее благоприятных метеоусловий на Красной площади во время военного парада и демонстрации трудящихся.

Нарисовав на большом листе ватмана контуры Москвы и области, и обозначив красными линиями рабочие галсы самолетов, Серега самый главный показатель ‒ количество выпавших в этот день осадков, красочно отобразил разными тонами зеленого цвета так, что даже самый отъявленный дилетант мог заметить, что выпавшие в этот день осадки в Москве на фоне других мест выглядели почти невидимыми. Согласно этой картинке и главный вывод экспериментатора о том, что «первый опыт практического применения метода активного воздействия на облака прошел успешно», выглядел вполне логичным. Для сомневающихся Сергей заготовил и вовсе неотразимый аргумент ‒ погода над площадью в случае, если бы самолеты не летали, была бы еще хуже.

 

Как и ожидалось, массово сомневающихся не нашлось, а одиночно сомневающиеся не решились открыто озвучивать свои сомнения, поэтому, подводя итоги скоротечного заседания узкого круга чиновников, Первый заместитель Председателя Исполкома Моссовета Коломин, сообщил, что, исходя из интересов Москвы и определенных надежд на перспективу, Главмосдоруправлению разрешено продолжать работы по внедрению перспективной технологии в рамках деятельности Экспериментально-производственной лаборатории (ЭПЛ).

Начальником лаборатории был назначен Пименов, Скачков же долгое время считался его заместителем, но как бы неофициально, ибо начальник отдела кадров Главмосдоруправления, пролистав его трудовую книжку, испещренную маловразумительными для выпускника МГУ должностными записями, отказался оформлять Скачкова на руководящую работу. Благо у Сергея в ЦАО было кому помочь и ему пообещали выдать новую книжку, в которой должностей типа сторож и кладовщик не будет…

…Несмотря на высокое покровительство, лаборатория своего помещения долго не имела. Набранная усилиями Скачкова небольшая группа специалистов ютилась то в одном, то в другом помещениях треста Гордормеханизация № 1. Вторая часть контингента лаборатории, прибывшая по «оргнабору» Пименова состояла из бывших летчиков (или пенсионеров или тех, кто по каким-то причинам до пенсии не долетал и причалил сюда в надежде, что работа на борту самолета, хотя и с лопатой в руках, пойдет им в зачет летного стажа). «Летунов» было на порядок больше, чем специалистов, загрузить их работой на земле было нечем и они, чаще всего с труднообъяснимыми целями, бродили по ГУМу и прилегающим к Красной площади улицам и переулкам.

Сотрудники Центральной аэрологической обсерватории (откуда лаборатория черпала кадры специалистов), как только до них дошел слух о том, что Пименов и Скачков организовали лабораторию по управлению погодными процессами, соединили их фамилии в аббревиатуре ‒ получилось «ПИСК», и это название, по их мнению, наилучшим образом отражало функциональные возможности метеокоммунальной лаборатории. Так в двух ипостасях мы и существовали: официальное название ‒ ЭПЛ, в кругу специалистов ‒ ПИСК.

… Многочисленные конторы и конторки треста № 1 гнездились в нескольких шагах от Красной площади в одном из четырех крыльев здания, известного старожилам Москвы под названием Гостиный двор и выходящего на Хрустальный переулок. Говорят, в старину Гостиный двор сиял красотой, советская же действительность превратила его в некий, постоянно функционирующий самострой: хозяйствующие здесь многочисленные учреждения и конторы, каждая на свой лад, перестраивали, достраивали, а, в принципе, доламывали этот старинный архитектурный комплекс. Одним из новоделов было, находившееся в большом неухоженном дворе дощатое сооружение, откуда постоянно доносился шум каких-то механизмов. Достоверно узнать, что там сооружалось, было не у кого. Старожилы что-то знали, но незнакомым людям рассказывать побаивались (по слухам, там копали то ли подземный переход из Кремля в здание ЦК КПСС, то ли строили спецветку метро для «слуг народа»).

Близостью к Кремлю объяснялось множество других полутайн. Напротив нашего подъезда находилось здание, по слухам принадлежавшее Генштабу; главный подъезд из него выходил в Хрустальный переулок, а противоположным фасадом оно смотрело на Красную площадь. Старинное здание, казалось, пустовало, но однажды мы с нескрываемым любопытством наблюдали, как из подъезда «вывалилась» огромная толпа военных в звании не меньше полковника, заполнив чуть не половину пространства переулка. Зрелище для обывателя впечатляющее: одно дело видеть солдатскую толпу и совсем другое ‒ генеральскую. Между торцом этого здания и торцевой стороной ГУМа начиналась улица Куйбышева, прямиком соединявшая выезд из Спасской башни Кремля со Старой площадью, на которой находилось здание ЦК КПСС. Прошло не более недели и мы узнали, чем эта улица отличается от всех других.

В организационный период нам приходилось довольно часто ходить по этой улице и со временем мы стали замечать, что на каждом ее перекрестке топтались неприметные на вид, молодцеватые ребята в штатском. Похоже, что и они нас каким-то образом очень быстро «вычислили». Иногда по улице проезжали черные «Волги» и «ЗИМы» с зашторенными окнами и тогда «топтуны» (так знающие москвичи называли оперативников из девятого управления КГБ) заметно настораживались, но особо себя все равно старались не проявлять.. Беспокоиться, внимательно всматриваться в прохожих и оттеснять их от края тротуаров топтуны начинали, когда по улице проезжала пара могучих «членовозов» с машинами сопровождения. Когда ребята из «девятки» узнали, что мы снуем перед их глазами, вроде бы, по долгу службы, нас они уже не оттесняли и однажды нам удалось мельком разглядеть в одном из «членовозов» окаменелый профиль Леонида Ильича Брежнева. (Тогда в голове промелькнула мысль, ‒ а не с дряхлостью ли руководства страны связано решение о создании нашей «погододелательной» конторы?).

…Мысли, думы ‒ они у людей, собравшихся, ни много ни мало, преобразовывать естественную погоду в искусственную, конечно, были разные: мы, специалисты-аэрологи из ЦАО («скачковцы»), верили в возможность успеха ЭПЛ, полагая при этом, что упор будет делаться не на производственную составляющую, а на чистоту эксперимента. «Летуны» («пименовцы»), функционально нам подчинявшиеся (их оформляли операторами по сбросу реагента), были, мягко говоря, тяжеловаты на выполнение онаученных требований. Нутром ощущая авантюрность затеянного дела, они пропускали мимо ушей все теоретические наставления и оргуказания Скачкова, а в случае конфликта с ним шли к Пименову и тот почти всегда принимал их сторону, потому что и сам считал «главного специалиста» человеком неадекватным.

В силу многих организационных неурядиц, а в основном по требованию Лифшица,мала что дающие занятия по теоретической подготовке разношерстного контингента ЭПЛ, организованные по инициативе Скачкова, в шутку им же названные «курсом молодого бойца» уже в начале декабря были прекращены приказом о перебазировании летного состава лаборатории на аэродром Быково. Мы с удовольствием удалились с глаз начальства, но, наверное, больше всего обрадовались нашему «съезду» с их охраняемой территории ребята из «девятки», которых изрядно напрягало наше неорганизованное кучкование вблизи «домашней» дороги Леонида Ильича.

ПЕРВЫЕ СХВАТКИ С ЦИКЛОНАМИ.

То, что Лифшиц не интересовался уровнем нашей теоретической готовности к борьбе с зимними циклонами, не означало, что мы были без властного присмотра. По производственной линии за нами присматривал очень уважаемый в Главке человек, Фишкин Борис Семенович. От неожиданно свалившихся на него «авиационных» обязанностей он пребывал в тревожном состоянии, ибо чутьем опытного управленца ощущал нашу неготовность «отсекать» надвигающиеся на Москву снегопады. Боясь увязнуть в незнакомой ему авиационно-метеорологической терминологии, он почти каждый раз при встрече с Пименовым, как бы невзначай вспоминал свое излюбленное изречение ‒ "сани к зиме надо готовить с лета». Понимая, что волноваться за готовность к зиме снегоуборочной техники главного кремлевского дворника обязывала должность, Александр Николаевич, как мог, успокаивал встревоженного коммунальщика, все, мол, в лаборатории идет по плану.

План, может быть, какой-то и был, но первая проблема возникла как раз по функциям самого Фишкина ‒ из-за нехватки лопат. Чтобы не расстраивать уважаемого человека и ощущая при этом свою вину, мы эту проблему кое-как «разгребли» сами, ибо именно по указанию Фишкина к нам на базу в Быково завезли не одну, как мы просили, а две большие связки лопат (штук по 20 в каждой). Видимо от того, что лопат оказалось больше, чем требовалось, одна связка сразу ушла на «откуп» аэродромной службе, а потом быстро стали куда-то исчезать лопаты и из второй связки. Оказалось, что самолеты по нашим заявкам выделял летный отряд, базировавшийся не в Быково (откуда мы вылетали на работу), а на соседнем аэродроме Мячково. Отряд там большой, ежедневно по разным заданиям вылетало с десяток Ил-14-х и на выполнение наших заявок выделялись не одни и те же самолеты ‒ как нам обещали, а разные, поэтому, прибыв на борт, мы часто лопат там не находили.

Лопата на борту ‒ наш главный инструментарий и это долго никак не могли понять командиры самолетов: «из-за какой то лопаты» они отказывались задерживать вылет, ссылались на свои инструкции и грозили штрафными санкциями за их нарушение. Конфликтная ситуация разрешилась только после того, как мы решили принять радикальные меры: стали «отбивать» вылеты официально, в качестве причины отбоя указывая «отсутствие на борту штатной лопаты». Налет часов ‒ хлеб летчиков и к нашим лопатам они стали относиться уважительно, равно как и наши операторы: их строго обязали после посадки лопаты на борту не оставлять.

Отрегулировав проблему с главным инструментарием, мы все равно первый снегопад встретить во всеоружии не смогли. Циклон, который по расчетам синоптиков должен был лишь краем задеть юго-восточные районы Московской области и уйти дальше на восток, вдруг изменил направление и в ночь с 13-го на 14-е декабря подошел к Москве. Буйствовал он менее суток, но бед натворил столько, что бороться с последствиями Главмосдоруправлению пришлось почти месяц. Мало того, что выпало рекордное количество осадков (более 30 мм.), выпадали они в очень неудобной для уборки последовательности: сначала шел мокрый снег, затем снежная крупа, а в конце повалил густой снегопад, после которого быстро стало холодать, и к утру 15-го ударил мороз под 20 градусов.

На дорогах образовался слой смерзшейся снежной массы, убирать которую можно было только с помощью бульдозеров. Хорошо еще, что сильных снегопадов больше не было почти три недели, и к новогодним праздникам ударной работой, которой руководил сам Лифшиц, дорожникам удалось убрать основную массу смерзшегося снега с главных улиц и площадей. Тем не менее, до начала следующего крупного снегопада, начавшегося 4 января, все убрать не успели. Этот второй снегопад был не такой сильный, но затяжной. Он шел с небольшими перерывами неделю и на не убранные до конца декабрьские ледяные завалы добавилось еще около 20 миллионов кубометров снега.

Ситуация в городе к 10 января сложилась критическая: кое-где сугробы намело до двухметровой высоты, с большими перебоями функционировал транспорт, в том числе и метро, которое не справлялось с резко увеличившимся пассажиропотоком. По решению горкома партии и Моссовета в городе были созданы общегородской штаб и штабы во всех 32-х районах. На помощь 2000 единиц снегоуборочных машин Главмосдоруправления были направлены несколько тысяч мобилизованных у предприятий самосвалов и бульдозеров, к уборке улиц и тротуаров привлечены десятки тысяч людей. В первую очередь расчищались подъезды к предприятиям, больницам, школам, магазинам.

Только в начале двадцатых чисел января Москва стала входить в обычный ритм, но из 20 миллионов кубометров выпавшего снега вывезти удалось всего около 4-х миллионов, остальной сгребали и оставляли на пустырях в черте города. Городской штаб по итогам кризисной ситуации кого-то наказал за нерасторопность, отметил слабые места в организации снегоуборочных работ, наметил меры по их улучшению. Мы полагали, что подвергнется критике и наша лаборатория, которая в некоторых официальных бумагах уже именовалась «службой метеозащиты Москвы». На нас уже стали косо посматривать сотрудники Главка, но это продолжалось недолго, Лифщиц быстро восстановил у своих подчиненных доверие к своему детищу. Никакой разборки по поводу абсолютной невидимости нашей работы он не проводил.

Ощущали ли мы сами какую-то вину? Ощущали, но большую ее часть относили не к себе, а к известной субстанции под названием «небесная канцелярия». Так, во время декабрьского нашествия циклона мы не совершили ни одного рабочего вылета: они отменялись то по минимуму командира, то по минимуму аэродрома взлета, то из-за плохих метеоусловий на запасных аэродромах. В январскую эпопею, когда Пименов добился выделения нам командиров с высоким метеоминимумом, несколько вылетов в условиях снегопада нам осуществить все-таки удалось. Но тут возникала другая проблема: вылет с базового аэродрома на пределе видимости чаще всего означал, что по прибытии в район воздействия нам почти сразу надо было уходить на запасной аэродром: в Минск, Ленинград или Горький, потому что Быково и другие московские аэропорты для посадки уже были закрыты. Из-за этого ломался весь план дальнейших полетов. Одним словом, хватило одного сезона, чтобы понять: воздействовать на снежные циклоны с помощью допотопных Ил-14-х все равно, что разгонять облака с земли метлой.

 

К ощущениям собственной беспомощности добавлялся негатив от многочисленных сообщений СМИ о регулярно происходящих зимних природных катаклизмах, на фоне которых наши усилия по «искусственному регулированию осадков» казались абсолютно бессмысленными. Получалось, что «приклеенный» к нашей конторе ярлык «ПИСК» действительно себя оправдывал. Такое ощущение гасило у наших седовласых летунов-бортоператоров желание работать качественно и, быстро побросав реагент в нутро никак не реагирующего на наши усилия снежного вихря, они садились травить байки из своих богатых коллекций или играть в карты. Откуда черпать оптимизм, если по СМИ потоком идут сообщения, подобные нижеприведенным.

5 января 1982 года. В результате сильнейших снегопадов серьезно нарушено движение по дорогам Греции. Многие населенные пункты из-за снежных заносов отрезаны от внешнего мира….

10 января 1982 года. Оставайтесь дома, используйте телефон, отмените встречи с друзьями и близкими». Каждые полчаса все английские радиостанции передают в сводках новостей подобные предупреждения жителям Великобритании, на которую обрушился невиданный снегопад. В ряде районов высота снежных заносов превышает 4-5 метров. Полностью прекращена работа Лондонского международного аэропорта. По всей стране нарушено железнодорожное сообщение.

Январь 1982 года. США. В начале нового года снежный тайфун «Санта Анна» пронесся над Калифорнией, разрушив и повредив более 2500 домов и 800 предприятий. Одновременно необычные снегопады обрушились на Великие равнины, а могучие смерчи крутились над штатами Миссисипи, Алабама, Джорджия, калеча людей, превращая в развалины здания, а машины - в груду металла.. 9 человек погибло, десятки пропали без вести…Это было в январе, но оправдались неутешительные прогнозы и на февраль: в большинстве районов снегопады и холода оказались значительно выше среднестатистических норм. Вашингтон в начале февраля накрыл самый холодный за последние 100 лет циклон, многие жители в надежде согреться в церквях, с рассвета занимали в них очереди, закутавшись в одеяла…

Наши циклоны по сравнению с американскими – детские игрушки. По-настоящему снежными в зиму 81-82 года были только два упомянутых выше циклона: один в декабре, другой в начале января. И, несмотря на то, что именно в это время мы больше сидели на земле, налет экипажей ЭПЛ за зиму составил…1385 часов (230 самолето-вылетов). Происходило это из-за того, что по жесткому указанию Лифшица планирование вылетов на работы по «снегозадержанию» осуществлялось по прогнозам синоптиков Гидрометцентра, а те выпадение снега прогнозировали почти ежедневно вплоть до апреля месяца. Снег же в большинстве случаев, если и выпадал, то не в виде снегопадов, а, образно говоря, отдельными снежинками. Вот мы, и гонялись сутками за этими снежинками…

Логика подсказывала нам, что по результатам этого сезона Моссоветом будет принято решение о преждевременности проведения эксперимента ввиду отсутствия пригодной для этих целей авиатехники... Однако, оказалось, что Борис Аркадьевич предвидел возможность такого поворота событий и, по подсказке Пименова, уже пробивал в высоких кабинетах разрешение на выделение для нашего эксперимента …8-ми самолетов Ан-30. Было удивительно, как ему удалось это «провернуть» на фоне кажущегося провала его новации.

Но провальным сезон казался только нам ‒ летному составу лаборатории - тем, кто непосредственно и безрезультатно «воевал» со снегопадами на атмосферных фронтах циклонов. Нашим же теоретикам из метеогруппы, занимавшейся разработкой методики подсчета эффективности авиаработ и самими подсчетами, удалось «высосать из пальца» и выложить на стол Лифшицу расчеты, согласно которым работы лаборатории выглядели не только не провальными, но и прибыльными. Оказывается, мы в первый же сезон на отживающих свой век Ил-14-х «осадили» на подступах к городу …почти четверть могущего выпасть в городе снега ‒ 20,5 сантиметров, или 14 миллионов кубометров!

Существенный вклад в подтверждение эффективности авиационного метода борьбы со снегопадами внес авторитет Пименова. В самый кризисный момент нашего существования, в начале января, когда Москва была буквально завалена снегом и на нас уже косо посматривали, он съездил на свою дачу под Волоколамском, измерил там высоту снежного покрова и она оказалась почти на 50 процентов больше, чем в Москве. В районе Волоколамска мы в основном и работали по «осаждению» снегопадов, поэтому данные Пименова, (как бы подтверждающие правильность ЭПЛовской методики подсчета эффективности) очень пригодились Лифшицу, когда тот отстаивал в высоких кабинетах необходимость продолжения многообещающего эксперимента…на новом техническом уровне.

Вот эти два обстоятельства: обещанная замена «дырявых», холодных, давно выработавших заводской ресурс Ил-14 на современные, герметичные Ан-30 и, пусть даже липовая, эффективность авиаработ ЭПЛ по «недопущению» к Москве снегопадов, на какое-то время подпитали нашу веру в эксперимент. Во всяком случае, первую годовщину создания лаборатории мы отметили с определенным оптимизмом, хотя событие это и совпало с трагедией, произошедшей в Лужниках 20 октября 1982 года во время проведения там футбольного матча на кубок УЕФА между московским «Спартаком» и голландским «Хаарлемом».

Осенний этот день запомнился тем, что с самого утра пошел первый снег и к вечеру его выпало довольно много. В некотором роде этот снег и стал раздражителем конфликта между болельщиками «Спартака» и милиционерами, пытавшимися регулировать процесс «боления» грубым выдергиванием с трибун наиболее агрессивных фанатов-подростков. Их поведение было, действительно, агрессивным, но удаление с трибун своих товарищей спартаковские болельщики посчитали чрезмерным и в отместку стали «согреваться» забрасыванием стражей порядка снежками. Тем ничего не оставалось делать, кроме как выпроваживать со стадиона все новых фанатов.

Одним словом, к концу матча отношения между болельщиками и милицией были откровенно недружелюбными и блюстители порядка по окончании игры слишком организованно и активно стали выпроваживать надоевший им контингент на улицу. И тут произошло непредвиденное: под трибунами образовалась пробка, так как первый поток зрителей, самостоятельно покинувших свои места за несколько минут до окончания игры, внезапно повернул назад, услышав рев трибун после забитого на последних секундах матча второго гола в ворота голландцев. Возникла давка, которая усиливалась напором очередных волн спешно покидавших трибуну болельщиков.

В пользу трагедии сыграла и жадность администрации стадиона, разместившей всех болельщиков ‒ более 15 тысяч, практически, на одной трибуне и открывшей после окончания матча всего один выход на улицу. Но самое удивительное было то, что на следующей день после трагедии все газеты сообщали только о победе «Спартака» и только «Вечерняя Москва» в очень завуалированном виде сообщила о таинственном несчастном случае: ‒ «Вчера в Лужниках после окончания футбольного матча произошел несчастный случай. Среди болельщиков имеются пострадавшие».

Власть и позже так и не поведала о том, что в результате этого «несчастного случая» в морг было доставлено 66 трупов, а десятки машин скорой помощи несколько часов развозили сотни покалеченных людей по больницам города. Нам о трагедии рассказал Пименов, когда вернулся утром от Лифшица. Александру Николаевичу пришлось давать своему шефу объяснения по поводу снега, неожиданно выпавшего накануне и заставшего врасплох нашу метеозащитную контору. В связи с трагедией, разговор прошел мирно; два главных «снегоборца» Москвы просто поговорили об актуальности начатого ими дела ‒ борьбе со снегопадами.

* * *

Обещанного три года ждут и действительно еще три зимних сезона пришлось мерзнуть нам в негерметичных грузовых отсеках стареньких Ил-14-х среди штатного самолетного и ЭПЛовского имущества: стремянок, мешков, ящиков и лопат. Дискомфорт полета, тем не менее, не утомлял, но и работать эффективно на эксперимент не получалось: мешала установка Лифшица ‒ самолеты должны находиться в воздухе даже тогда, когда синоптики прогнозируют выпадение осадков с ничтожно малой долей вероятности. Этого требовала методика подсчета эффективности, которая определялась не по отдельным вылетам и экипажам, а абсолютно обезличенно в конце месяца и сезона.

В итоге одинаково оценивалась работа и честных «тружеников лопаты» и тех, кто, ощущая бесполезность проявления трудового героизма в условиях сплошной неопределенности, высыпал реагент оптом из мешка, или (по той или иной причине) вылетал на борьбу со снегопадами вообще без реагента. И если в первый сезон наши умудренные опытом «летуны-халтурщики», может быть и ощущали определенную неловкость; с каждым очередным успехом (а успешными к всеобщему нашему удивлению оказались все четыре сезона работы на Ил-14-х), они все больше убеждались в том, что эффективность авиаработ по борьбе со снежными циклонами вряд ли зависит от количества взятого на борт реагента и интенсивности работы лопатой…

 

НА ПИКЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ

Первые два Ан-30М перелетели с Киевского авиазавода в Быково в середине апреля 1985 года и наш главный авиационный инженер и разработчик спецоборудования Женя Одинцов на общем собрании лаборатории без тени сомнения поздравил нас «с началом новой эры». Сомнения, однако, были у нас ‒ бортаэрологов. Да, самолет герметичный, на нем можно комфортно работать до высот его практического потолка ‒ 8300м. Внутри фюзеляжа на напольных рельсах устанавливается до 8-ми модуль-контейнеров для гранулированного сухого льда с устройством дозированного сброса, а снаружи, на пилоне ‒ подвесной контейнер с кассетами для отстрела метеопатронов. Управление отстрелом осуществляется с пульта бортаэролога, на котором, к нашему удивлению, не оказалось ни одного прибора, фиксирующего физическое состояние облаков. Ан-30М ‒ несомненно хороши для чисто производственных работ по засеву облаков, но из восьми заказанных самолетов надо бы один-два борта оборудовать комплектами облачной аппаратуры...

«Боевое» крещение новые самолеты получили летом 1985 года (к тому времени их у нас было уже четыре) на YII Всемирном фестивале молодежи и студентов, проводившемся в Москве с 27 июля по 3 августа. Мероприятие международного уровня Лифщиц решил обеспечить соответствующей метеозащитой: помимо новых четырех Ан-30 для метеозащиты фестивальных мероприятий были подготовлены столько же Ил-14, для которых в очередной раз специальным приказом Министерства авиационной промышленности был продлен ресурс.

…Торжественное открытие фестиваля на стадионе в Лужниках 27-го июля, но первый вылет намечен на 26-е. В этот день проводилась генеральная репетиция церемонии открытия и организаторы фестиваля боялись, что им помешает погода, которая на этот день прогнозировалась дождливой. Такой она и оказалась, причем к середине дня, когда мы двумя авиазвеньями старательно утюжили фронтальные облака, дождь, по некоторым данным, даже усилился и часть репетиционной программы организаторам пришлось отменить.

На день открытия фестиваля ситуация для его организаторов продолжала выглядеть тревожной, а вот для нашей ЭПЛ появился шанс реабилитироваться за вчерашний провал.. Основной атмосферный фронт, частично сорвавший репетиционные программы, Москву уже прошел и на город, в отличие от предыдущего дня, наплывали не слоисто-дождевые, а кучевые облака вторичного холодного фронта, с которыми при определенных обстоятельствах «бороться» можно. Правда, на этой не такой уж и сложной задачке и обозначилась первая серьезная проблема с новыми самолетами.

Конвективные облака («кучевку») по технологии надо «давить» цементом; на Ил-14-х мы как-то ухитрялись «пропихивать» его в приемник для сброса сухого льда, но оказалось, что на герметичных Ан-30 работа с цементными упаковками вообще не предусмотрена. Имелось в виду, что для воздействия на кучевую облачность на Ан-30 будут использоваться установки для отстрела пиропатронов с йодистым серебром или свинцом. Но эта технология до этого использовалась только для увеличения осадков: ясности, как будет решаться задача по их уменьшению, не было…

Ощущение важности поставленной цели и уверенное напутствие Лифшица не позволяли сомневаться в успехе и согласно плану, разработанному нашим новым метеостратегом Мазуриным Николаем Ивановичем, мы еще затемно вылетели на метеозащиту Лужников, расположившись на разных высотах в секторе Можайск - Серпухов - Домодедово. Ан-30-е «расстреливали» облака метеопатронами на дальних подступах, старушки Ил-14-е «коптили» небо поближе к Москве, гоняясь за просочившимися через первый рубеж обороны облака и «добивая» их цементом.

Со средней кучевкой Ан-30-е справлялись легко, но все же одно многовершинное облако, почти в неизменном виде, прошло дальний рубеж обороны и стало приближаться к столице. Вот тут-то и пригодились «вертлявые» Ил-14-е: эшелонированной стаей прошивали они прорвавшееся облако на разных высотах вплоть до кольцевой дороги. Облако от ударов цемента постепенно оседало, и хотя полностью рассеять его не удалось, до Лужников оно дошло в «осадкобезопасном» виде.

На следующий день наше начальство решило направить оба звена ЭПЛ защищать от непогоды стадион «Динамо» (главные фестивальные мероприятия проходили там). В принципе, начальству можно было уже и не «высовываться» с нашей так называемой метеозащитой: циклон уже удалился, развитие кучевой облачности прогнозировалось не выше высот 3-4 км ‒ примерно, такой она была и по факту… Мы на «Илах», как и в предыдущие дни, «пахали» вблизи Москвы, чем занимались на дальних рубежах наши «Аннушки», сказать трудно ‒ автор данных заметок был на борту одного из Ил-14…

Командир нашего самолета Духанов ‒ один из лучших пилотов Мячковского авиаотряда летал всегда с энтузиазмом, проявляя, в отличие от некоторых других командиров, творческий подход к работе. Вот и в этот день, когда у нас кончился цемент (его мы по указанию начальства «на всякий случай» сыпали на безобидную кучевку), Духанов предложил разгонять облака специальным маневром самолета - кабрированием. Он убеждал меня в том, что ситуация и обстоятельства оправдают нашу самодеятельность: науке такой способ подавления кучевых облаков известен, он, Духанов, когда-то с учеными его применял и имеет на этот счет записи в своей летной книжке.. Времени на раздумывание было мало (облака были уже почти в черте города) и дав согласие Духанову, мы превратились в заложников его экстремального пилотирования.

Выбрав наиболее развитое облако, он набирал высоту, разгонял самолет и, войдя в облако в режиме пикирования, резко брал штурвал на себя. В грузовой кабине перемещались туда-сюда плохо закрепленные ящики и прочее самолетное имущество, нас то прижимало, то вырывало из кресел. Кажется, и внутри тела и даже в душе в результате всех этих горок, пикирований и кабрирований что-то шевелилось. Иногда даже подташнивало, но все же очень хотелось быть причастными к происходящему, и мы после каждого выхода из облака выпученными от перегрузок глазами всматривались в качаюшийся горизонт, пытаясь высмотреть какой-то результат, который, как нам казалось, обязательно должен быть ‒ уж очень агрессивно атаковал облако Духанов. Но что-то рассмотреть в круговерти его пилотажного лихачества было трудно: маневры выполнялись над акваторией Химкинского водохранилища и порой мы путались даже с определением верха и низа ‒ где небо, где вода….

Свое «откабрированное» облако мы так и не увидели, вернее, не смогли отличить его от других подобных, но Духанов, чтобы поддержать веру в значимость совершенного им авиашоу, с чувством честно исполненного долга показал нам на осветительные мачты стадиона «Динамо» ‒ вот, мол, куда смотреть надо!... Самого стадиона видно не было, но небо в районе осветительных мачт и ближайших окрестностей было голубое, в обрамлении редких плоских кучевых облаков ‒ надежного показателя хорошей устойчивой погоды. Хотелось верить, что в этом есть и наша заслуга, хотя достаточно было вспомнить прогноз погоды и оценить фактическую метеобстановку, чтобы понять: к отсутствию дождя и сиянию солнца над стадионом наше «кувыркание» над Химкинским водохранилищем, если и имело какое-то отношение, то весьма и весьма неопределенное. Но к Духанову эти сомнения, конечно, не относились, в чем мы ему и признались.

…Техническое перевооружение лаборатории не ограничилось поступлением новой авиатехники. К концу 86 года лаборатория получила возможность использовать в своей работе Пункт радиолокационного контроля в Крылатском (ПРК), главным инструментарием которого был новейший метеорадиолокатор МРЛ-5 с комплексом АКСОПРИ (автоматический комплекс сбора, обработки и применения информации). Во время проведения полетов ПРК будет нашим Пунктом управления авиационными работами (ПУАР). Нас, бортаэрологов, возглавлявших на Ил-14-х экипажи ЭПЛ, освободили от летной работы и перевели сюда, назначив сменными руководителями авиаработ по метеозащите Москвы..

Если в роли бортаэрологов мы принимали решение на проведение воздействия исходя из собственных визуальных оценок облаков, то теперь мы имели возможность видеть на мониторах, условно говоря, внутреннею облачную начинку, что теоретически должно было повысить качество принимаемых нами решений при планировании и выполнении полетов. Помимо этой функции на нас возложили еще и обязанность анализировать поступающие по факсам карты погоды и с учетом оперативных данных с МРЛ информировать руководство и диспетчерскую службу Главмосдоруправления о приближении к Москве зон осадков и других неблагоприятных метеоусловий.

…Живем ощущением, что приближающийся 1987 год для ЭПЛ может оказаться знаковым, и тогда о всех «грехах» первых лет работы нам можно будет позабыть, ибо наша работа, если относиться к ней как к эксперименту, выглядит уже вполне пристойно, во всяком случае ‒ не авантюрно. Как-то понятней для нас стало начальство ‒ Лифшиц и Пименов. Иногда даже казалось, что с получением лабораторией специально оборудованных Ан-30М и введением в действие ПРК, их многотрудные усилия по созданию службы метеозащиты Москвы вполне могли бы закончиться получением правительственных наград, а, может быть, и госпремий. Модель нашего самолета Ан-30М уже выставлялась на некоторых авиационных выставках.

У нас, специалистов, с появлением новой техники тоже был повод воспрянуть духом: мы с удовольствием осваивали новое место работы и метеоаппаратуру, размещенную на последнем этаже одной из высоток в Крылатском, на крыше которой засияла белизной оболочка антенны кругового обзора МРЛ-5. Обобщенно говоря, все на рубеже 86-87 года складывалось для нашей ЭПЛ удачно: мы перестраиваемся, обучаемся, готовимся, чтобы, не кабы как, а строго по-научному во всеоружии встречать снежные циклоны и улучшать этим «оружием» погоду для москвичей.

За несколько дней до Нового года стала перестраиваться и погода. После теплой последней декады декабря в новогоднюю ночь стало резко холодать, а к Рождеству температура упала до минус 40 градусов. Такой морозище, конечно, не в радость, но для нас беда ‒ это снег, а его в такой ситуации как раз и не бывает: над Москвой стоит блокирующий антициклон. Он для нас своего рода отдушина, есть время для отдыха и мы почитываем газеты, в основном, конечно, сводки погоды и сообщения о погодных катаклизмах, непроизвольно продолжая сравнивать их с нашими усилиями по контролю за снегопадами.

…Больше всего в эту зиму страдала от снегопадов Грузия. Снежные циклоны начали атаковать ее еще в декабре и к середине января, по сообщениям СМИ, толщина снежного покрова в некоторых районах уже достигала 4- 5 метров. С гор, сметая все на своем пути, стали сходить многочисленные лавины, перекрывая непроходимыми завалами дороги, ломая опоры линий электропередач и отрезая от внешнего мира десятки населенных пунктов, население которых порой приходилось эвакуировать на вертолетах.

За обстановкой в Грузии мы следили не только ради любопытства; траектория движения серии циклонов, засыпающих южную республику снегами, постепенно смещалась в направлении центрального региона и мы, что называется, были начеку. И не напрасно, 12 января один из циклонов приблизился к Москве. Мы были готовы к его встрече и за трое суток, пока шли осадки, наши Ан-30М совершили около 20 самолето-вылетов, но снега в городе, тем не менее, насыпало более 10 сантиметров (третья часть месячной нормы).

Это обстоятельство не радовало, но больше удручало другое ‒ с каждым очередным вылетом таяла надежда, что нам, образно говоря, удастся хотя бы «одним глазом» заметить в радиолокационной картинке изменения, связанные с проведением воздействий на облака. Не обнаруживались следы воздействия и на распечатках данных АКСОПРИ ‒ сколько мы в них ни всматривались. Специалисты ЦАО, обслуживающие аппаратуру, видя некоторую нашу растерянность, успокаивали ‒ это, мол, дело временное; АКСОПРИ комплекс только что разработанный и его еще надо «доводить до ума».

До конца января через Москву прошли еще два небольших циклона ‒ уже северных; снега от них было мало, налет же часов ‒ непропорционально большим, потому что и с новой техникой мы продолжали летать по «старинке» ‒ по прогнозам Гидрометцентра. В феврале нам удалось убедить начальство осуществлять планирование вылетов по собственным прогнозам, разработанным в привязке к оперативной информации с бортов самолетов и на основе данных собственного МРЛ-5.

Получалось довольно эффективно: самолеты стояли готовыми к вылету, но вылет производился только в случае приближения к Москве зон с сильными осадками. Таковых метеолокатор не обнаруживал, поэтому за 20 дней наши Ан-30М совершили всего несколько одиночных вылетов на разведку погоды. И все эти двадцать дней нас «дергали» летчики ‒ не выполняется план налета часов!.. Начальство наше «прогнулось» и мы стали выпускать самолеты на вылет по прежней схеме, то есть, практически, ежедневно.

…На дворе начало весны, а снежные южные циклоны продолжают угрожать Москве. В первых числах марта особое беспокойство вызывал глубокий циклон 1-го марта заваливший сугробами Стамбул так, что там по этой причине отменили футбольный матч на кубок Европейских чемпионов с участием киевского «Динамо». По расчетам этот циклон вот-вот подойдет к Москве ‒ и мы в напряжении, потому что в такие моменты Лифшиц ставит лабораторию «на уши».На сей раз он нас не «дергал» и мы какое-то время пребывали в недоумении. Когда же ситуация прояснилась мы вмиг почуствовали себя осиротевшими: оказывается «хозяин» ЭПЛ Борис Аркадьевич Лифшиц ‒ тот кто убеждал, что технологии авиационной «снегоуборки» уготовано вечное использование ‒ освобожден от должности начальника Главмосдоруправления...

Стиль руководства лабораторией нового начальника Главка ‒ Саблина Владимира Степановича, стал ощущаться сразу: знакомство с нами он начал не с самолетных дел, а с того, что в жесткой форме потребовал постоянно информировать руководство Главка и диспетчерские службы о приближающейся непогоде и, особенно, о сроках начала и конца выпадения снега и его интенсивности. Мы быстро подкорректировали свою работу и в целом с выдачей оперативных прогнозов погоды справлялись, выдавая данные не только о времени начала выпадения осадков, но и о продолжительности снегопада.

Относительно точными оказались наши расчетные данные об одном из последних снежных циклонов этого сезона, приход которого все ждали с тревогой. «Похозяйничав» с 10 по 12 марта на юге Украины, он на целые сутки парализовал жизнь в Донецкой области, на территории которой под толстым слоем снега оказалось 80 процентов дорог, было остановлено движение поездов, а на расчистку городских улиц власти были вынуждены привлечь сотни тысяч трудящихся и воинские подразделения.

 

…К счастью, этот циклон подошел к Москве уже ослабленным, снега выпадало немного, а поскольку температуры были уже весенние, он сравнительно быстро таял. Самолеты наши в эти дни на «снегозадержание» вылетали, но в целом обстановка была неугрожающая и мы, воспользовавшись случаем, после очередной доводки «до ума» радиолокационного комплекса, сосредоточились на выявлении результатов воздействий. Ничего не изменилось ‒ никто, кроме самих разработчиков комплекса, уверенно не мог выявлять на распечатках МРЛ эти результаты, ‒ они терялись на фоне большого разброса интенсивности естественных снегопадов.Разработчикам мы, конечно, верили, но это было не то чего мы ждали от современнейшей радиолокационной аппаратуры.

Более того, МРЛ-5 практически не видел тонкие слоистые облака, из которых тоже часто идет снег, поэтому в таких случаях наше руководство полетами сводилось к приему информации от экипажей, работающих по схемам и технологиям, которые они выбирали сами. Успокаивало то, что с приходом нового начальника Главка с нас перестали требовать объяснений по поводу несостоявшихся вылетов – автодорожники, кажется, приходили к пониманию того, что не самолеты им помогают в борьбе со снегом, а вовремя переданная нами информация об интенсивности и продолжительности предстоящего снегопада.

Начался второй месяц весны, а южные циклоны продолжают напоминать о себе. Последний снежный «южак» обрушился на Ростов на Дону в ночь с 15-го на 16-е апреля, высыпав там за ночь 2-х месячную норму осадков, правда, уже в виде мокрого снега. Метеорологи сообщают: более чем на месяц запаздывает там весна, подо льдом пригородное водохранилище; чайкам, уже прилетевшим с юга, негде кормиться и их прямо на улицах подкармливают жители. Такой продолжительной зимы в этих местах не было более 100 лет. Большие проблемы и с уборкой озимых и с весенним посевом летних культур…

С уходом этого циклона пришла пора в очередной раз подводить итоги по «количеству недопущенного к Москве снега» ‒ и как всегда в этот момент, начинает проявляться неуверенность в целесообразности этого «недопущения». Многие страны мира страдают от обильных снегопадов и только мы пытаемся переломить эту ситуацию. Она, кстати, в нашей стране не такая уж тревожная. В этот сезон СМИ, как и во все предыдущие зимы, были переполнены сообщениями о кризисных погодных ситуациях в разных уголках мира: катастрофические морозы и снегопады, нанесшие огромный ущерб и повлекшие человеческие жертвы, наблюдались в эту зиму во многих штатах США, во Франции, Австрии, Германии, Венгрии.. Гибнут люди, рушатся дома, не работает транспорт, несут убытки предприятия. Имели место снегопады продолжительностью 46 суток и снегопады, количество выпадающего снега в которых в десятки раз превышало средние нормы.

В Москве таких катаклизмов вообще никогда не было. Зимой 86-87 года снега выпало меньше нормы, а «самолеты–метеозащитники» налетали более полутора тысяч часов при так и не определенной эффективности, ибо ученые Госкомгидромета ( которых к этому времени уже плотно «пристегнули» к нашему эксперименту), забраковали все прежние методики подсчета эффективности, но новой нет уже второй год. И вряд ли в скором времени будет, ибо для ее разработки наши прежние, «липовые» ЭПЛовские материалы не годятся, а для получения нового ряда данных требуется многолетний статистический ряд наблюдений.

…Что касается метеозащиты праздничных мероприятий, то здесь наша депрессивность была не столь явной. Мы и раньше знали, что отдельные летние! внутримассовые конвективные облака можно рассеивать сбросом в их вершины крупнодисперсного цемента (иногда такие облака рассеивается простым пролетом по нему самолета). Если сброс удастся произвести точно над растущей вершинкой облака, оно в 90% случаев под воздействием образовавшегося нисходящего потока воздуха осядет и осадки не дойдут до метеозащищаемой территории. Но через час-другой облако восстановится и цемент надо сбрасывать снова..Интересно, занимательно и не более того. По большому счету вся так называемая метеозащита и держится на этой, опробованной во время Чернобыльской трагедии, атмосферной технологии. Но то была трагедия, и использование цемента было оправдано трагическими обстоятельствами, чего нельзя сказать об использовании цемента или какого-то другого порошка для создания «праздничной» погоды в многомиллионном мегаполисе.

О СОТРУДНИЧЕСТВЕ ЭПЛ И НАУКИ

Ученые Госкомгидромета СССР бойкотировали работу ЭПЛ с момента ее создания, считая наш эксперимент научно необоснованным, но долго противостоять агрессивной инициативе влиятельного московского чиновника не смогли и уже с лета 83 года наука, как и следовало ожидать, оказалась «привязанной» к эксперименту посредством партийных рычагов МГК КПСС. Произошло это накануне проведения в Москве мероприятий, связанных с открытием 8-й Спартакиады народов СССР, к метеозащите которой и была подключена Центральная аэрологическая обсерватория с ее Летным научно-исследовательским центром (ЛНИЦ ЦАО). Нас, бортаэрологов ЭПЛ, это воодушевило – появилась надежда реабилитировать себя в глазах бывших коллег, давших нашему «погодопроизводящему предприятию» унизительное наименование «ПИСК».

…Торжественное открытие Спартакиады проходило в Лужниках 23 июля. ЭПЛ для проведения метеозащитных авиаработ снарядила четверку стареньких Ил-14, ЦАО ‒ два специально оборудованных для воздействий на облака Ан-12. Руководство Москвы добилось в соответствующих органах создания в Московской воздушной зоне специального режима полетов, ученые разработали методику их проведения. Операция была совместная, но наука, подчеркивая свою независимость, кажется, изначально не собиралась учитывать наше участие в работе. Наверное, ученые имели на то право, ибо, если выражаться образно, Главмосдоруправление для проведения совместного эксперимента выставило четыре авиателеги с единственным инструментом ‒ лопатой, наука ‒ пару мощных высотных самолетов, оборудованных современной аппаратурой и для засева облаков и для регистрации эффекта воздействия.

В грязь лицом мы, однако, падать не собирались: кучевая облачность, которую мы в тот день «давили» не дотягивала до стадии кучево-дождевой, а с такой могут справляться и наши телеги, несмотря на весь примитив ЭПЛовской технологиии (цементом заполняется приемная воронка, оператор дергает за веревку, привязанную к заслонке и цемент высыпается наружу). Но так как облака естественных осадков не давали, то их «разгон» в такой ситуации мало что давал. Наверное, поэтому яркого отчета об успешном завершении эксперимента у ученых не получилось и они молча удалились «обрабатывать материал».

А вот Лифшиц скромничать не стал и с подсказки наших теоретиков этим обстоятельством как раз и воспользовался, публично заявив по окончании эксперимента о его несомненной успешности, делая упор на фактор присутствия науки. Надо сказать, что определенные основания для такого заявления у него были. Во-первых, фактическая погода оказалась лучше прогнозируемой (синоптики небольшие дожди все-таки обещали, которых в итоге не было). Во-вторых, мы, боясь подвести в совместном эксперименте бывших коллег по ЦАО, работали в поте лица, «цементируя» всю попадавшую на пути к Лужникам кучевку, чем, возможно, несколько обезопасили облачную ситуацию над стадионом.

…Первый наш Ил-14-й поднялся в небо в 12.20 и почти сразу за ним пошел на взлет борт 41873, на котором старшим экипажа ЭПЛ был автор этих заметок. Как бы в целях усиления научной составляющей ЭПЛ на наш борт взамен одного из штатных бортоператоров начальство «подсадило» теоретика Вадима Протопопова, (который вообще-то летать не должен ‒ плохо переносит болтанку). Исходя из физических возможностей рабочее место Вадима определили ‒ «на заслонке»…

Перед вылетом он попросил показать, как это делается, и тут обнаружилось, что заслонки на месте вообще нет: в полу фюзеляжа ‒ сквозная дыра. Хорошо, что вторым оператором был Николай Лоскутов: он из бывших местных авиатехников, живет в частном доме на краю аэродрома, рядом с техбазой ЭПЛ. Пока пилоты оформляли вылет, он успел сбегать домой и принести плоскую алюминиевую миску, из которой кормил своего дворового пса Агдама. Использовать эту посудину в качестве заслонки ему уже приходилось, на ней и дырка для веревки была просверлена.

Цемента на борту было 400 килограмм и поскольку облаков, хотя и хилых, в районе работ было много, к их «разгону» мы приступили сразу по прибытии на выделенный маршрут. Эшелон ‒ 3000 метров, высота облаков, над которыми приходилось сбрасывать цемент, разная, некоторые вершинки были чуть выше высоты полета и при входе в них самолет потрясывало. Болтанка длится недолго, но нашему прикрепленному теоретику и этого оказалось достаточно, чтобы вырубиться и свалиться в страдальческой позе в кресло. Как бы по объективным причинам на него не обижаемся и «пашем» с Борисом вдвоем: он «на полусогнутых» подтаскивает мешок с цементом к воронке, из-за болтанки перемещаясь не по прямой, а зигзагами, периодически прилипая к борту. Над воронкой работаем с мешком уже вдвоем: заполняем ее цементом, после чего прикрыв воронку мешковиной, чтобы цемент не сыпался на пол через края воронки какое-то время ждем команду на сброс.

По этому сигналу Борис выдергивает из под воронки Агдамову миску и цемент проваливается под брюхо самолета, частично возвращаясь облаком пыли в кабину. С помощью рук и ног затолкнув обратно заслонку, Лоскутов высыпает в воронку оставшуюся часть цемента и берется за следующий мешок. Когда нераспечатанными остались всего два мешка, командир передал, что нашему борту дана команда прекратить воздействие.

Борис радостно потирает руки: в случае, если сразу пойдем на базу, оставшиеся мешки с цементом он, по договоренности с нашими хозяйственниками, «умыкает» для собственных нужд: он много полезного делал для функционирования нашей техбазы и начальство иногда позволяло ему такую вольность. Но на сей раз Борису не повезло: дана команда продолжить воздействие в районе Внуково. До него 30 км, значит минут 5 можно посидеть в креслах рядом с Вадимом, который бледней-бледного, но старательно делает вид, что работает на науку: хронометрирует нашу работу и невидящим от недомогания взглядом ведет наблюдение за облаками.

...По прибытии в новый район работ командир передает, что «земля» просит обрабатывать облака прямо над аэродромом. Оказывается, это наш ‒ ЭПЛовский вклад в совместный с наукой эксперимент: на аэродромном диспетчерском пункте у экрана метеолокатора находится главный метеоролог лаборатории Мазурин Николай Иванович и он, по идее, должен видеть какой-то эффект после воздействия: выпадение осадков или рассеяние облака. В этом случае результат зафиксируют на фотопленку ‒ и это будет служить уже как бы неоспоримым аргументом, подтверждающим эффективность наших метеозащитных работ. Однако, ничего подобного Николай Иванович не увидел и не зафиксировал, хотя нам сверху показалось, что после сброса цемента облако начало оседать и минут через 5-7 почти полностью рассеялось.

После полетов мы без всякого умысла рассказали ему об этом и, кажется, Николай Иванович обрадовался нашему сообщению. Вспомнили же мы об этом после того, как прочитали его сводный отчет по проведенным нашими экипажами полетам. В этом солидном, многостраничном отчете наши наблюдения фигурировали, как единственный фактор, подтверждающий эффективность метеозащиты мероприятий, связанных с церемонией открытия 8-й спартакиады народов СССР. Получилось не совсем по-научному, но в привязке к сложившимся метеоусловиям все выглядело логично ‒ дождей над Лужниками все-таки не было!

Однажды над стадионом, правда, зависло темное облако и кто-то из зрителей даже потянулся за зонтиками. Лифщиц потом рассказывал, что в этот момент встревожилась и находившаяся в правительственной ложе секретарь МГК КПСС Дементьева; она замещала в этот период Гришина и была хорошо осведомлена о проводимых нами метеомероприятиях). Но туча, пару минут пощекотав нервы организаторам и участникам церемонии, посветлела и уплыла восвояси. Все с облегчением вздохнули, и по окончании полетов нашему коллективу от имени Дементьевой была передана благодарность за «хорошую работу и погоду». Бог свидетель, мы старались…

…Ученые, участвовавшие в работе по метеозащите Москвы, с самого начала считали, что их работа ограничивается рамками научного опыта. Отчитывались они только по своим каналам и именовали проведенные авиаработы не метеозащитой и даже не производственным экспериментом, а - "Опытом по активному воздействию на облака", подчеркивая этим свою удаленность от нашего авантюрного «погодопроизводства». Отчеты лаборатории их практически не интересовали, они считали их откровенной липой, а вот Лифшицу очень хотелось, чтобы о его детище почаще упоминалось в научных отчетах, особенно в тех, где учеными виделся положительный эффект воздействия. Но им не так-то просто было зафиксировать такой эффект: не было в тот момент у науки соответствующих методик и средств объективного контроля.

Впервые ученым удалось это сделать при проведении авиаработ по метеозащите Москвы 7 ноября 1986 года, когда стал функционировать Пункт радиолокационного контроля в Крылатском. Лифшиц бросил тогда в «бой» с непогодой 8 самолетов (5 Ан-30 и 3 Ил-14), работавших поэтапно в течение всего дня на разных эшелонах в юго-западном секторе Московской воздушной зоны на удалении 50-100 км от города. От науки в этом же секторе, но поближе к кольцевой дороге работали по собственной программе научные экипажи ЦАО на двух Ан-12, проводивших засев облаков сухим льдом и одном Ил-18 , с борта которого осуществлялись наблюдения и контроль результатов воздействия.

Метеообстановка праздничным утром в Москве и области была не совсем благоприятная ‒ с юга на столицу смещалась зона осадков интенсивностью до 2-х мм в час. Облачность ‒ слоисто-кучевая, двухслойная; нижний слой на высоте около километра, верхний располагался на высотах от 1800 до 2400 метров; он и давал осадки, поэтому засевался именно этот слой, при этом самолеты Ан-12 с каждым очередным галсом смещались на 2-3 километра в наветренную сторону.

Руководил работой научных бортов самый именитый специалист по активным воздействиям Госкомгидромета СССР лауреат Государственной премии Серегин Юрий Алексеевич. Это лето для него оказалось необычайно напряженным, пришлось срочно разрабатывать и сходу применять на практике технологию, позволяющую защитить Чернобыльскую АЭС от дождей (была угроза смыва радиоактивных осадков в реку Припять). Технология эта, успешно сработала и сегодняшним участием в авиаработах по метеозащите Москвы этому ноу-хау как бы открывался зеленый свет для дальнейшего практического применения. Автор данной книги в этот день тоже был на Пункте управления авиаработами в Крылатском, откуда Серегин осуществлял руководство работой своих экипажей и у него нет никаких сомнений в научной обоснованности представленного ниже фрагмента отчета о результатах этих рабо.

Визуальные наблюдения с самолета Ил-18 и наземные радиолокационные измерения показали, что сразу после засева верхнего облачного слоя, началась кристаллизация слоя, а через 25-30 минут стали наблюдаться полосы осадков. Нижний слой прорабатывался частично. Вскоре стала видна зона сплошного рассеяния верхнего слоя облаков, к 9 ч 30 мин. достигшая размера 40 на 50 км. Примерно через час выпадение осадков в центре Москвы прекратилось, в облачных просветах просматривалось солнце. Напомним ‒ это выдержка из отчета ученых ЦАО.

С какой результативностью отработала на метеозащите Москвы эскадрилья Лифшица, одному богу известно, в этот день на ПРК в Крылатском хозяевами были специалисты ЦАО, нашими бортами они не управляли и каждый экипаж ЭПЛ действовал на выделенных диспетчерами Московской воздушной зоны трассах по своему усмотрению. Отчет у всех восьми экипажей был,как всегда стандартный ‒ задание выполнено. В принципе, задание действительно можно было считать выполненным, но вопрос, кто его выполнил ‒ ЭПЛ или научные экипажи ЦАО остался открытым, как и многие другие вопросы, относящиеся к сотрудничеству ЭПЛ с наукой, которого, по большому счету, никогда не было. Наши метеозащитные работы сотрудники ЦАО продолжали именовать «писком», мы же считали, что после получения восьми самолетов, специально оборудованных под наш эксперимент и запуска метеорадиокомплекса в Крылатском лаборатория в плане проведения производственного эксперимента выглядела вполне конкурентноспособной.

Это ощущение подтвердилось в октябре 87 года во время известного «туманного кризиса» в Московских аэропортах.Тогда вся первая половина месяца радовала москвичей удивительно теплой солнечной погодой (запоздалое бабье лето!), но вот с 18-го числа Москву и весь центральный регион неожиданно накрыл густой туман выхолаживания. Для этого времени это не такая уж и редкость, но обычно такой туман интенсивным бывает только по утрам и ночью и стоит он не более 2-3-х дней. Однако, на сей раз он продержался почти неделю не рассеиваясь ни днем ни ночью. Закрылись все московские аэропорты, и к вечеру 21-го были отменены сотни рейсов, вылета которых ждали более 10 тысяч пассажиров ‒ ими были забиты все гостиницы и свободные аэровокзальные помещения.

Аэрофлот нес огромные убытки (пассажиры вернули в общей сложности более 50 тысяч билетов), руководство Москвы из-за потока жалоб тоже чувствовало себя некомфортно и, вспомнив о том, что в городе есть собственная служба метеозащиты, порекомендовало Лифшицу собрать под «ружье» нашу лабораторию. Понимая серьезность ситуации, Пименов сначала «взял под козырек», но, быстро сообразив, что на этом можно и прогореть, убедил Лифщица и высоких чиновников Моссовета привлечь к этому делу «настоящих» специалистов из Госкомгидромета СССР, в котором есть специальное Управление применения активных воздействий в народном хозяйстве и борьба с туманами там уже как бы вышла на практический уровень …

В Госкомгидромете команду приняли и, заручившись обещанием Москвы обеспечить самолеты ЦАО сухим льдом, поручили организовать и провести работы по рассеянию туманов начальнику отдела активных воздействий ЦАО Серегину Ю.А. Специалисты отдела, собрав все имеющиеся в наличии азотные хладогенераторы, установили их вдоль взлетно-посадочной полосы Шереметьва, и, хотя эффект был незначительный, с помощью этих генераторов утром 22- го туман на какое-то время удалось ослабить, что позволило поднять в небо два Серегинских Ан-12-х, которые сразу пошли на рассеяние тумана в Домодедово и Внуково. В середине дня видимость на ВВП этих портов несколько увеличилась и это позволило посадить на них 22 рейсовых борта… Можно бы считать это успехом специалистов-активщиков ЦАО, но поскольку туман после 15 часов опять усилился, справедливей, наверное, считать, что его временное ослабление в середине дня было обусловлено прогревом солнца.

У нас в ЭПЛ проблем с разгоном туманов еще больше. 20-го завезли реагент, отгранулировали его, загрузили на борт двух Ан-30-х. Но как нам самим взлетать? В Быково нет наземных генераторов, которые стоят в Шереметьево и которые худо-бедно помогают взлетать хотя бы самолетам ‒ «разгонщикам» туманов. Просидев в ожидании просвета полдня, вылет перенесли на ночь (ночью такого рода туманы иногда ослабевают). Туман действительно ослаб, но все равно до разрешенного минимума аэродрома видимость не дотягивала. Ребята с инженерной службы не спали всю ночь, пробуя все способы: разбрасывали вдоль ВПП с автомашин дымовые шашки, твердую углекислоту ‒ ничего не помогало. Под утро командование отряда выделило два вертолета, в них загрузили по контейнеру с гранулированным льдом и, поднявшись над верхней границей облаков (высота ее была метров 250), вертолеты синхронно стали барражировать над взлетной полосой, засеивая облака реагентом, но и это мало помогало.

В середине дня один наш АН-30 все-таки поднялся (при естественно образовавшемся просвете). Ребята немного «порассеивали» туман над взлетной полосой Домодедово, но качество этого рассеивания было таково, что они и сами из-за тумана не смогли сесть ни в Домодедово, ни в любом из Московских портов и ушли на запасной в Горький. Было ощущение полного бессилия перед задачей, кажущейся несравненно более легкой, нежели искусственное перераспределение осадков ‒ чем занималась лаборатория уже много лет. Успокаивало нас то, что на запасные аэродромы в этот злополучный день ушли и оба Серегинских борта. А это свидетельствовало о не о такой уж и большой разнице между нашим «ПИСКом» и теми, кто так оценивал нашу работу.

…Но что наши переживания по сравнению с муками пассажиров и работников московских аэропортов, в которых вот уже несколько дней подряд витает дух всеобщей раздражительности. Хуже всего обстановка была в Домодедово, где неотправленных рейсов скопилось столько, что авиаторам пришлось отдать в распоряжение пассажиров свой жилгородок и пионерский лагерь. На ночь на железнодорожной платформе застрявшими в аэропорту пассажирами битком набивали несколько специально подогнанных электричек и все равно масса людей оставалась на ногах.

Слава богу, что это был последний день туманной эпопеи: с утра 23-го, после пятидневного стояния, туман стал заметно ослабевать и на всех подмосковных аэродромах возобновился гул авиационных двигателей. Посветлели лица уставших от неопределенности пассажиров и сотрудников Аэрофлота; они, может быть, носили бы на руках тех, кто «разогнал» этот проклятый туман (кто-то, основываясь на слухах, в это и верил). Но вот как оценил усилия ученых самый осведомленный в этом деле человек ‒ министр гражданской авиации А.Волков. На вопрос корреспондента ‒ помогли ли летчикам «разгонщики» туманов, он ответил так: «эффект-относительный, в начале туман ослабевал, но ненадолго ‒ вскоре он опять становился непроницаемым, по сути, усилия специалистов по «разгону» туманов это не более, чем эксперимент».

Думается, для многих людей, в той или иной мере информированных о наших метеозащитных работах, туманный кризис октября 1987 года высветил естественный вопрос: если по рассеянию переохлажденных туманов ‒ самой малопроблемной тематике активных воздействий на погодные процессы, существует такая неопределенность, на что же рассчитывал начальник Главмосдоруправления Лифшиц, пытаясь раз и навсегда решить практическую задачу по искусственному перераспределению осадков в Москве и области ?...